11. Опыты

После одиннадцати часов вечера, когда на здоровом дворе все успокаивалось и потухало электричество, доктор Туркеев зажигал керосиновую лампу. Затем надевал фланелевый халат, садился за письменный стол, вытаскивал из ящика маленькую черную тетрадочку и углублялся в нее.

Огни кругом потушены. Только горят три керосиновых фонаря — один у ворот, другой — посредине двора, третий — у докторского дома.

В докторском доме — ни звука. Лишь часы тикают да где-то близко, снаружи, возится Султан. Слышно, как он щелкает зубами, вылавливая блох. Ему не на кого лаять. В такой час сюда не приезжает никто.

Сергей Павлович закрыл тетрадочку, поднялся и, осторожно подойдя к двери кабинета, повернул ключ. Теперь без его ведома сюда не войдет никто.

Взял лампу и, достав из глубины кармана ключик, подошел к двери, ведущей куда-то из кабинета, — двери, которая находится почему-то всегда под замком и в которую он никого не впускает. Захватив тетрадочку, он открыл дверь.

Это небольшая, метров десять, комната, с единственным окном, смотрящим в степь.

Он поставил лампу на подоконник, засунул тетрадочку в карман, принялся водить глазами по углам.

- Ну, как вы себя чувствуете? — тихо спросил они, не получив ответа, продолжал:- Вижу, что хорошо… Это плохо. Должны же вы когда-нибудь понять, что это очень плохо… так продолжаться не может… Не может!

Он подошел к углу комнаты, где на куче соломы кто-то лежал.

- Господин Буцефал, вы меня слышите? Встаньте.

Я хочу, чтобы вы подошли ко мне, милостивый государь. Можете получить свою порцию. Ну, прошу вас, сделайте же одолжение… Ну, что вам стоит!

Вишь, как уставился глазищами! — и он засмеялся мелким, веселым смехом. — Как мне хочется сделать вас прокаженными! А вы… сопротивляетесь… Господин Казан-баши, — он повернулся в другой угол, — вы не хотите сделаться знаменитостью? Извольте получить вашу порцию. — И доктор Туркеев прошел к углу, нагнулся, подал лежащему Казан-баши морковку. — Фу, как вы неделикатно поступаете — даже не взглянули. А ну-ка, подожди, подожди, куда это тебя понесло?

Черная тень прыгнула вдоль стены. Сергей Павлович кинулся за нею и через несколько секунд, поймав зверька, торжественно поднял над головой. Это был кролик.

- А ну-ка, успокойся, что это с твоими ногами, разбойник, а? Пора бы привыкнуть, батенька, да, да, привыкнуть… А сердце как бьется, точно на десятый этаж поднимался.

Он слегка прижал зверька к груди, потрепал его за длинное, слегка дрожащее, теплое ухо.

- Беда мне с вами, — уставился он на кролика и задумался, — прямо ума не приложу. Ну вот, снова ноги… И куда это ты все торопишься?

Он на минутку умолк, опустился на табуретку, принялся осматривать кролика со всех сторон.

Туркеев любил вот так, по вечерам, когда весь здоровый двор успокаивался, навещать своих секретных пациентов и долго беседовать с ними.

Сергей Павлович взял веревочку, висевшую на стене, на гвоздике, и принялся связывать беспокойные ноги Буцефала, затем положил его на стол.

Кролик покорно лежал, убедившись, по-видимому, что сопротивление ни к чему не приведет. Он только сопел. Сергей Павлович наклонился над местом давнишнего укола, принялся его ощупывать. Он нащупал маленький бугорок.

Бугорок образовался в результате прививки. Но это — не лепрома…

Результата, которого он так добивался, не получилось. Обнаружить в организме кроликов бактерий проказы не удавалось. Прививая им палочки Ганзена и исследуя затем прививки, он, к своему огорчению, находил бугорчатку там, где пышным цветом, казалось бы, должна была расцвести проказа. Введенная в организм животного проказа таинственными процессами, неизвестными науке, превращалась в туберкулез…

Как и тысячи других лепрологов, Сергей Павлович страстно жаждал заразить проказой животных. В успех своего предприятия он почти не верил: он знал даже наверное, что привитая животным или посеянная в искусственной среде проказа дает при выращивании бугорчатку. Тем не менее, тщательно скрывая опыты, он продолжал работать. "Авось повезет…" Он так и решил: никому не повезло, а ему, может быть, повезет. Он был уверен, что всем ученым, в том числе и тем, которых знал весь мир, просто не посчастливилось в работах над палочкой Ганзена. Они пришли к отрицательным результатам не потому, что проказу нельзя привить, а потому, что им не удалось найти удачный способ, который, бесспорно, существует, возможен и, по глубокому убеждению Туркеева, представляет какой-то необычайно простой процесс, такой же, как окраска палочки Ганзена. Полвека назад француз Жансельм, так же как и Сергей Павлович, не особенно веря в благоприятные результаты, но, положившись на счастье, привил проказу кролику.

В случае удачи он имел в виду добиться выращивания лепрозных бацилл на искусственных средах. Наряду с разрешением ряда важных вопросов, например о путях заражения, это означало бы, кроме того, и возможность открытия противолепрозной вакцины — препарата, который позволил бы наконец если не излечить, то во всяком случае радикально сокращать сроки лечения больных.

Привив проказу кролику, Жансельм через некоторое время обнаружил в его лепромах палочки. Счастье как будто бы улыбнулось Жансельму! Но, продолжая опыт, он взял материал из язв, казалось бы, бесспорно прокаженного кролика, привил их другому — здоровому — и обнаружил совершенно неожиданный результат, поставивший в тупик всю науку: кролик заболел бугорчаткой!

Таким же результатом закончился в 1889 году и опыт Бабеша. Та же неудача в 1899 году постигла Карасквиллу…

В 1929 году японцу Сато посчастливилось как будто больше, чем всем его предшественникам: он заразил проказой крысу. Работы Сато могли бы оказать решающее значение в борьбе со злом, если бы их удалось повторить другим ученым. Но опыт Сато подтверждения не получил.

Ученые земного шара вот уже сто лет лихорадочно ищут прочное средство лечения — вакцину. Но тщетно!

От огня, которым лечил прокаженных Аттила, и тигров, на усмотрение которых отдавал их Моисей, человечество перешло к маслу чольмогры. Свыше двух тысяч лет назад один индийский принц, заболев проказой, удалился в лес и год спустя вернулся оттуда здоровым. Когда спросили его, как произошло чудо, он показал листья чольмогры. С тех пор принялись лечить прокаженных маслом чольмогры. Это масло добывается из семян чольмогрового (вернее — генокардиева) дерева, которое растет в Индии. Дерево достигает значительной высоты. Большие бледно-желтые его цветы весьма благовонны, отчего среди местного населения оно часто носит название «душистого» дерева.

Однако радикального разрешения проблемы оно не несет, так же как не решили ее тысячи других средств, начиная с неочищенного керосина и кончая самыми сложными препаратами.

Ленинградский лепролог Штейн лечил больных, например, рвотным камнем и добился улучшения состояния у больных, страдающих наиболее острыми формами проказы.

Ученые испытывали на прокаженных действие многочисленных лечебных средств, в том числе — коховского туберкулина. Арнинг, Колендро, Бергман применяли туберкулин и приходили к замечательным результатам: у больных возникали нормальные двигательные способности рук, ног, появлялась естественная чувствительность кожи. Они поправлялись настолько, что их нельзя было отличить от здоровых.

Но проходило время, и выздоровевшие снова возвращались в лепрозорий со всеми прежними явлениями болезни.

В 1896 году Бабеш приготовил леприн, добытый из узлов прокаженного. Он сообщил, что под действием этого леприна у двух больных рассосались узлы.

Вслед за Бабешем противолепрозная сыворотка была приготовлена Карасквиллой.

Он произвел впрыскивание крови прокаженного лошади. Затем взял кровь этой лошади, испытал ее на прокаженных и получил благоприятные результаты.

Русский врач Гринфельд, как свидетельствует д-р Решетилло^[1] в своей капитальной работе "Проказа" , при помощи сыворотки Карасквиллы добился тоже значительных успехов.

Но все это — лишь единичные эпизоды в нескончаемой веренице методов борьбы с древним злом. Прочного нет ничего. Проблема разрешится лишь в тот момент, когда найдут бесспорную искусственную среду для выращивания бактерии и это выращивание позволит науке открыть наконец вакцину.

Прошло несколько десятилетий, и только в наши дни снова блеснул свет в этом темном углу науки. В начале тридцатых годов д-р Булкин стал лечить прокаженных вакциной, приготовленной по способу, рекомендованному профессором Кедровским.

Первые опыты лечения по способу Булкина дали как будто отрицательный результат. Но эксперимент тем не менее продолжался, и спустя некоторое время лечение прокаженных в Московском тропическом институте привело к иным показателям: несколько больных, страдавших тяжелой формой многолетней проказы, были излечены.

Новый препарат ждет дальнейших усовершенствований, но советская лепрология единодушно убеждена, что принцип, который вызвал вакцину Булкина к жизни, правилен.

Еще в 1900 году Кедровский опубликовал работу, в которой сообщил, что ему удалось найти искусственную культуру бацилл Ганзена. Дальнейшие опыты снова и снова подтверждали это положение: культура, найденная русским ученым, в течение сорока лет стойко выращивает при пересадках кислотоупорные палочки Ганзена. Опыты были повторены не только самим Кедровским, но и зарубежными учеными (например, Бабешем). В этом открытии замечательно то, что все многочисленные предшественники Кедровского, несмотря на первый успех, при повторных опытах терпели неудачу.

В процессе своих работ Кедровский пришел к убеждению, что, попадая за пределы человеческого организма, палочка Ганзена способна оставаться жизнедеятельной весьма длительное время и проходит сложный цикл «обратного» развития, превращаясь в "лучистый грибок".

И наоборот, попадая в организм, грибок претерпевает новый процесс, трансформируясь в прежние палочки Ганзена, что лишний раз подтверждает необычайную живучесть палочки проказы…

…Буцефал лежал на столе спокойно, лишь изредка вздрагивая и шевеля длинными ушами. Склонившись над абсцессом, образовавшимся в результате укола, который две недели назад был сделан Буцефалу в живот, доктор Туркеев внимательно рассматривал это место.

- Ты вот косишь глазами, будто смыслишь, — говорил он, — а спроси, что я хочу сделать с тобой, — не скажешь… Ты, наверное, думаешь, что над тобой измываются ради пустого удовольствия, а того не соображаешь, глупый, какую пользу ты можешь принести человечеству… Человечеству! — подчеркнул он значительно. — Ну, чего ты снова работаешь ногами?

Сергей Павлович возлагал на Буцефала некоторые надежды. Кролик радовал его прежде всего тем, что на месте укола образовался абсцесс, который продолжал развиваться. Кроме того, Буцефал по временам дрожал от лихорадки.

Шесть месяцев назад Сергей Павлович в первый раз за всю жизнь сделался убийцей. Он умертвил Епифана — превосходного кролика.

В течение полутора лет Туркеев работал над ним, стремясь добиться если не явных признаков проказы — лепромы, то хотя бы обнаружить бактерии. Но зверек выдался на редкость стойким. Сколько ни вводил в него Туркеев палочек проказы, как ни пытался он привить ему болезнь, Епифан держался упорно — ни лихорадки, ни уныния. Он был весел, прыгал, ел с большим аппетитом и даже дрался с товарищами. Абсцессы, слабо возникавшие на месте прививки, быстро заживали, зверек оставался неуязвимым. Проделав над ним целый ряд манипуляций, испытав всевозможные сроки, в которые, по его мнению, могли последовать какие-либо явления, он наконец возненавидел Епифана и вскрыл его. Вскрытие неожиданно показало, что печень, селезенка, лимфатические железы и в особенности яички были обильно наводнены самыми «доброкачественными» — как подумал тогда Сергей Павлович — палочками Ганзена. И он пожалел, что поторопился распрощаться со зверьком. "Кто его знает, — думал он, — что могло с ним сделаться через год, через два?.. А может быть, в нем-то и сидела разгадка…"

С тех пор Сергей Павлович твердо решил прекратить кровавые расправы с кроликами и перейти окончательно на систему выжидания…

- Нет, конечно, это не лепрома, — бормотал он, отводя очки от нарыва на животе Буцефала. И, развязав зверька, пустил его на солому.

- До каких же пор вы будете со мной шутить? — улыбнулся он кроликам, которые уже успокоились и грызли морковки. — Ну, хорошо, — Туркеев поправил очки, — пора, господа, спать. Поздно.

Он вынул из кармана тетрадочку, сделал в ней какие-то отметки, взял с подоконника лампу и, остановившись на пороге, оглядел еще раз своих пациентов. Махнул рукой.

- Покойной ночи… Только не драться…

В течение двух лет доктор Туркеев производил опыты с кроликами, о существовании которых не знал никто на здоровом дворе.

Он умышленно скрывал от всех работы, страстно стремясь заразить хоть одного из четырех своих питомцев. И если бы Сергей Павлович узнал, что кому-нибудь его секрет известен, он сгорел бы от стыда, ему показалось бы тогда, что он поставлен в крайне неприятное положение, как школьник, которого накрыли на нехорошем поступке. Ему совестно стало бы перед людьми оттого, что и он «дерзает»… "Ишь ты, тоже взялся открывать вакцину…

Посолиднее были люди, с мировыми именами — срывались, а он берется…" Вот как могут подумать люди, если обнаружат его секрет.

Он вернулся в кабинет, сел на диван.

"Жалко, — подумал он и вспомнил Епифана, — а ведь из него мог бы получиться толк… Нет, эти пусть живут, пусть… Не надо…"

Затем подошел к столу, выдвинул ящик, отыскал какую-то бумажку и принялся читать. Это было приглашение Наркомздрава приехать на Всесоюзный съезд лепрологов, который назначался в Москве.

Бумажка пришла неделю назад. Но он все еще не мог принять решение — ехать или нет. Ему льстило приглашение, но больше всего Сергея Павловича тянуло в Москву экскурсантское чувство. Москва! Он видел ее давно, студентом. Много воды утекло с тех пор… Хорошо бы съездить, проветриться, посмотреть столицу, лично познакомиться с начальством, посмотреть Малый театр, музеи, побродить по улицам "матери городов русских".

Его тянуло туда, в столицу, еще и потому, что на повестке съезда стояли чрезвычайно интересные, важные, с его точки зрения, вопросы: будет делать доклад Кедровский, будут обсуждаться некоторые, продолжающие еще действовать, законы, установленные для прокаженных, но устаревшие. Впрочем, Сергея Павловича в не меньшей мере беспокоили кролики. На кого он их покинет? Ехать или нет?

Утром он принял решение — ехать.

Пригласив Веру Максимовну и старательно закрыв на ключ дверь кабинета, он, слегка краснея и пощипывая бородку, сказал, что через два дня ему придется отправиться недельки на три в Москву и на это время он передает ей "чрезвычайно важную и конфиденциальную функцию", о которой никто не должен знать.

- Дайте мне слово, — страшно серьезно посмотрел он на нее, — что вы никому и ни при каких обстоятельствах не откроете секрета. Даете?

Вера Максимовна так и ахнула — не предполагала об опытах…

- Ухаживайте за ними, кормите их, заботьтесь… Я пытался заразить, но безуспешно… Может быть, вам повезет, и к моему возвращению кто-нибудь из них станет наконец прокаженным, — сказал он, поручая ей заботы о кроликах.

А через два дня Сергей Павлович отправился в Москву, возложив обязанности главного врача на доктора Лещенко.

ДАЛЕЕ